Распространённое убеждение относительно «рациональности» состоит в том, что рациональность противопоставлена всем эмоциям: все оттенки грусти и все оттенки радости автоматически нелогичны лишь потому, что они являются эмоциями. Однако, странно: мне не удалось найти ни одной теоремы из области теории вероятности, в которой доказывалось бы то, что мне следует быть холодным и бесчувственным.
Выходит, рациональность и чувства — ортогональны? Нет, ведь наши эмоции порождаются нашими моделями реальности. Если я стану считать, что мой мёртвый брат воскрес, я буду рад; если я проснусь и пойму, что это был сон, я буду расстроен. Можно вспомнить слова Пэт Ходжилл: «То, что может быть разрушено правдой, должно быть разрушено». Во сне я был счастлив, но это счастье было противопоставлено правде. Проснувшись, я ощутил грусть, но эта грусть рациональна: не существует правды, которая может её разрушить.
Рациональность начинается с вопроса «каким является мир?», но она, словно вирус, распространяется на любую другую мысль, зависящую от наших представлений о том, каким является мир. Убеждения о том, каким является мир — очень широкое понятие: оно включает в себя все вещи, в существовании которых ты убеждён; всё, что есть, и всё, чего нет; что угодно из класса «вещи, которые могут заставить случаться другие вещи».
Если ты убеждён в том, что в твоем чулане живёт гоблин, который привязывает друг к другу шнурки твоих ботинок, то это — убеждение о том, каким является мир. Твои шнурки реальны: ты можешь их потрогать. Сущность, которая может потянуться за обувью и связать её шнурки вместе, тоже должна быть реальной: она — часть гигантской сети причин и следствий, которую мы называем «вселенной».
Если ты злишься на гоблина из-за того, что он связал твои шнурки, то в этом процессе участвует состояние разума, которое касается не только того, каким является мир. Если бы ты был буддистом, или перенёс определённую хирургическую операцию на мозге, или просто родился очень флегматичным человеком, то действия гоблина не вызывали бы у тебя злости. Это изменение нисколько бы не изменило того, что ты ожидаешь встретить в мире: после открытия чулана ты по-прежнему ожидаешь увидеть пару ботинок, привязанных друг к другу шнурками. Твоё отношение, будь это гнев или спокойствие, не должно влиять на твои предположения о будущем, поскольку твои эмоции не имеют никакого влияния на происходящее в чулане (хотя, конечно, если ты испытываешь очень сильные эмоции по отношению к ситуации, то формирование догадок может потребовать больших мыслительных и волевых усилий).
Однако, злость сцеплена с состоянием разума, имеющим отношение к тому, каким является мир: ты злишься потому, что думаешь, что гоблин связал шнурки ботинок. Мерило рациональности волной расходится по всему состоянию разума: от начального вопроса, завязал ли гоблин шнурки, и до возникшей в итоге злости.
Приобщение к рационализму — овладение искусством составления точных прогнозов того, каким является мир — может как ослабить эмоции, так и усилить их. Иногда мы избегаем сильных эмоций, отрицая факты, отдёргиваясь от мыслей о мире, который вызывает эти сильные эмоции. Если это так, то, изучая искусство рациональности и уча себя не отрицать факты, ты можешь заметить усиление эмоций.
Во времена своего ученичества я постоянно сомневался в том, надлежит ли испытывать сильные эмоции: было ли это разрешено, было ли это правильно. Не думаю, что это замешательство было вызвано моим неверным представлением о рациональности. Я встречал немало людей с подобными проблемами, и эти люди даже и не думали становиться рационалистами. Когда они были счастливы, они сомневались в своём праве быть счастливыми, а когда они были расстроены, они не могли понять, нужно ли бороться с этой эмоцией. Ещё со времён Сократа (а на самом деле, вероятно, это началось намного раньше) в кругу людей, считавших себя культурными и утончёнными, было не принято показывать сильное небезразличие по какому-либо поводу. Испытывать чувства постыдно — в приличном обществе так просто не делают. Люди, увидевшие то, насколько мне небезразлична рациональность, бросают в мою сторону крайне настороженные взгляды. И как я подозреваю, причина кроется не в необычности предмета интереса, а в том, что они редко видят здравомыслящих взрослых людей, открыто выражающих столь сильный интерес к чему-нибудь.
Но сейчас я знаю, что нет ничего постыдного в сильных эмоциях. Одновременно с тем, как я принял правило «То, что может быть разрушено правдой, должно быть разрушено», я принял ещё и «То, что питается правдой, должно расцветать». Когда случается что-либо хорошее, я счастлив; и в моём разуме нет никаких сомнений по поводу того, рационально ли быть счастливым. Когда случается что-либо ужасное(link is external)(English), я не пытаюсь избежать печали, ища ложные утешения и фальшивые плюсы. Я представляю прошлое и будущее человечества, десятки миллиардов смертей на протяжении всей истории, горе и страх, поиск ответов, дрожащие руки, тянущиеся вверх из рек крови, то, чем мы можем стать в тот день, когда звёзды станут нашими городами, вся эта тьма и весь этот свет; я знаю, что я никогда не смогу полностью понять это, и я не знаю слов, которыми можно было бы передать эти мысли. Несмотря на всю мою философию, я всё ещё смущаюсь показывать сильные эмоции, а тебе, вероятно, непривычно и неприятно видеть их проявления. Но я знаю, что в переживаниях нет ничего иррационального.
Автор: Элиезер Юдковский
Перевод: BT
Опубликовано в журнале «LessWrong».